В ответ на пост в дневнике instead of her хочется привести небольшой фрагмент своей статьи «В защиту «Кода да Винчи»:
«Мы как-то незаметно вошли в эпоху новых «крестовых походов». То мусульмане обещают рай за голову Рушди, то католики в купе с христианами ополчаются на любую интерпретацию евангелистских событий, отличную от канонической. При этом, в последнем случае, как-то все время забывается, что каноном все это стало только в 180 г. н.э., а до этого равноправными были более 30 евангелий, в том числе и от предавшего Христа Иуды и утверждавшие, что Иисус – обыкновенный человек. Спорить с верующими бесполезно. Сам факт веры подразумевает отключение мышления и логики, а спор как раз к этим функциям человеческого мозга и обращается. Поэтому самым разумным было бы разделение территорий. Если вы считаете, что Христос – это Бог, то вам налево. Если человек – направо. Каждый имеет право на свою точку зрения и право на свободное высказывание её. НЕ НАВЯЗЫВАЯ ДРУГИМ.
Теперь поговорим о фактологии «Кода да Винчи». Здесь тоже не совсем понятен предмет спора. Смешно требовать от писателя буквального изложения исторических событий. Это удел истории. Предъявлять такого рода претензии к Брауну – это все равно, что упрекать Л.Н. Толстого, что какой-нибудь полк стоял не на левом, как это описано в «Войне и мире», а на правом фланге в Бородинском сражении. Литература – это интерпретация событий, причем всегда авторская, и все совпадения с реальностью скорее случайны, чем закономерны. Существует достаточно убедительные факты, доказывающие, что греки проиграли троянскую войну, но всем хорошо известна прямо противоположная художественная версия с огромным количеством чудес и немотивированных поступков.»
Позиция церкви объяснима – она защищает свое благоденствие основанное на посредничестве доступа к Б-гу. А чего копья ломают множество умных людей, для которых вера должна быть чисто внутренним, интимным процессом - не совсем понятно.
Когда к монаху Джошу, о котором рассказывают, что изучать дзен он начал в шестьдесят лет, сатори получил в восемьдесят, а затем учил до ста двадцати лет, пришел ученик с вопросом: - Если я добьюсь пустоты в своем уме, что делать потом? - Выброси ее, - посоветовал Джошу. - Как я могу выбросить то, чего нет? – настаивал ученик. - Если не можешь, неси с собой, - нетерпеливо ответил Учитель.
Неблагодарное это дело, определять будущую судьбу литературных произведений, но есть у меня такое ощущение, что творчество Павла Крусанова переживет нашу эпоху. Явно сейчас недооцененный, он, на мой взгляд, является одним из интереснейших мыслителей и писателей нашего времени. Издано Крусановым не так уж и много. Самый известный роман – «Укус ангела». «Бим-бом» - наиболее сильное, по-моему, из всего написанного, вышел тиражом 3 тыс. экземпляров. «Ночь внутри» - повествование о нескольких поколениях одной провинциальной семьи, начиная с первой мировой, через революцию, НЭП, отечественную войну и вплоть до 70-х прошлого столетия. Произведение для Крусанова на первый взгляд необычное. Несколько повестей и рассказов – «Дневник собаки Павлова», «Бессмертник, «Петля Нестерова» и т.д. Совсем недавно вышло его переложение финского эпоса «Калевала». *** Крусанов – мистик. Он создает новую мифологию. В его романах и повестях шаманы и моги (искусные операторы тонких миров) на равных с людьми творят историю и вмешиваются в земные дела. Константин Крылов в своей работе «Волшебство и политика» пришел к интересному выводу. Когда в дело вмешивается магия, которая по определению может практически все, единственной осмысленной целью существования остается – власть. Весь «Укус ангела» посвящен становлению абсолютной власти в ее самом неприглядном виде. Это не опереточное действо, когда умирающий успевает еще пропеть целую арию перед кончиной, а жестокая реальность, где даже человеческая смерть может не быть концом. Иван Некитаев был зачат от мертвого (отец его умер на матери – разошлись швы на располосованном турецким ятаганом животе), воспитывался древом (местный предводитель, осуществляющий опекунство, в конце жизни превратился в ясень) и был фактически женат на своей сестре, имея от этого брака полоумного ребенка. Именно он – бравый вояка, прошедший не одну военную компанию стал единым императором огромной страны, раскинувшейся от Европы до Аляски. Для этого ему пришлось умертвить второго правителя – издревле империя управлялась двумя консулами, и установить диктатуру. Крусанов детально исследует сам механизм становления власти – казнь несогласных, конформизм интеллигенции, военное усмирение взбунтовавшихся, магические метаморфозы с непонравившимися. Вот, например, во что он превратил князя Феликса Кошкина, вселив в него дух своей бывшей любовницы (Каурки), которую выбросил из самолета. «После того, как Бадняк подселил в земную оболочку князя Кауркину душу, Феликс разительно переменился: прежние его рыжеватые волосы выпали, а на их месте выросли новые – иссиня-чёрные, в мелких прядках, завитых посолонь. Зубы его также поменялись – их стало ровно сорок и все они были одинаковой формы, точно горошины в стручке. Кроме того, кожа Кошкина сделалась золотистой, между бровями пробился странный белый волосок, пальцы на руках сравнялись в длине, а срам без следа ушёл в плоть и пах стал как подмышка. В общем, тело его так переродилось, что теперь он мог, не сгибаясь, достать руками до коленей, спина его между лопаток заросла тугим мясом, а на ногах просияли диковинные колёса – по два на каждой подошве. Однако, помимо этих знаков совершенства, жестокий опыт оставил на теле князя ещё одну печать – на месте пупка у него развился зев, напоминающий огромную миножью пасть. Это жуткое едало, подменившее Кошкину запаянную глотку, походило на зубастую присоску и было немо, как водится у рыб и семидырок.» читать дальшеБезудержная жажда власти заставляет Некитаева воевать со всем миром, практически на всей территории земли. И когда уже были испробованы последние средства – обмен с Америкой ядерными ударами, жажда победы приводит его к решению выпустить в наш мир псов Гекаты. Бадняку – главному могу империи по силам это было сделать на семь секунд. Несколько выдержек из заседания военного совета: «– Нам не всё известно о природе Псов Гекаты. – Казалось, Бадняк с трудом подыскивает слова, которые бы наилучшим образом отражали истину – закон под страхом смерти запрещал на заседаниях Имперского Совета говорить ложь. – Но то, что нам известно, заставляет предположить в них необычайную, неистовую злобу. Я могу обратить их ярость против наших врагов. – И как они на них свою злобу сорвут? – спросил фельдмаршал Барбович. – Псы Гекаты пожрут их живые души, после чего их тела пять месяцев будут биться в агонии, желая смерти, но не находя её. ... – А что станут делать Псы Гекаты дальше? – уместно полюбопытствовали братья Шереметевы. – Каково бы ни было их исступление, мы предлагаем Псам Гекаты чудовищную жертву – миллионы и миллионы душ. Можно надеяться, что после этой, прошу прощения за каламбур, гекатомбы их злонравие утихнет, и они станут подвластны нашим заклятиям. Тогда мы сможем удалить их или обезвредить. ... Мог призвал на помощь Педро из Таваско. Вместе они воскурили в надраенном бронзовом фиале – Алупка погрузилась в ночь и свет ночи играл на его гранях – какой-то густой, вязкий фимиам, потом, пританцовывая, сотворили размыкающие заклятия и начертали в пространстве огнистые, тут же истаявшие знаки. В результате этих волхований огромное каминное зеркало вскипело облачными клубами и бледно затуманилось. Туман со страшным воем проносился в зазеркалье кудреватыми клочьями, будто его гнал неукротимый шквальный вихрь. Холодом и гибельной тоской веяло из открывшейся бездны. Ветер всё свирепел, но вскоре из-за прядей тумана проступило нечто несокрушимое и матово сияющее, преградившее дальнейший путь чародейскому прорыву в кромешную подкладку мира. Это была граница седьмого неба. Таким – млечным и непроницаемым – почти всегда и представал этот рубеж перед взорами тех, кому доводилось уже пускаться в опасные прогулки на кромку творения. Граница и в самом деле была незыблема, но только не для Бадняка – владельца тайн, сокрытых под переплётом «Закатных грамот». Вихрь разогнал последние клочки мглы и седьмое небо, отлитое из льда и пламени, открылось во всём своём испепеляющем великолепии, во всём мёрзлом блеске. Тщетны были попытки проникнуть за его пределы: взгляд сгорал на этой глади до тла, коченел насмерть – посланный за вестью, обратно он не возвращался. Так длилось то или иное время, но вот седьмое небо на глазах начало меркнуть, стекленеть, будто топился на огне стылый жир, – ещё один тугой, протяжный миг и сквозь последний предел всё ясней и ясней стали проступать чудовищные образы чужого мира, кошмары надсознания, жуткие обитатели нетварной тьмы. Псы Гекаты роились там, неистово бросаясь на хрустальное седьмое небо, и за его надёжность – застывшим сердцем уповая лишь на неё – навряд ли кто-нибудь теперь мог поручиться… ... Когда действо завершилось, зеркало заволокло туманом и через минуту оно спокойно отразило вновь разгоревшиеся свечи. Бадняк и Педро из Таваско, едва перебирая ослабевшими ногами, сели на свои места. Всё было кончено. Стражники у дверей сидели на полу и беспомощно скулили – они выдавили себе пальцами глаза и по лицам их текла кровь; братья Шереметевы опустили вмиг поседевшие головы на руки; Свинобой с исполненным безумия взглядом жевал бумагу, заталкивая её в рот пальцами; министр войны осел в кресле и его неподвижное оскаленное лицо не оставляло сомнений – он был мёртв.»
«– Я выслушал вас, господа, – медленно произнёс Некитаев. – Вы преданы отечеству и отважны, вы ясно высказались, и тем не менее вы заблуждаетесь. Победа никогда не ускользнёт из наших рук. – Иван Чума вытянул из-под воротничка гимнастёрки шнурок с крестиком и раскалённой золотой подвеской. – Мы не отведём войска со своих позиций и не уступим ни пяди взятой земли. И мы ещё не заслужили покоя. Властью, данной мне Богом, завтра в полночь я впущу Псов Гекаты в мир.»
Это последние слова романа и последние мгновения мира, описанного в нем. Все приходит к логическому концу – абсолютная власть пожирает саму себя. *** Несколько слов о языке Крусанова. Он уникален, интеллигентен и образен. Я бы даже сказал, что это давно забытый первозданный русский язык. Но не аристократично-аллитеративный, как у Набокова, или тонущий в образности как у Пастернака, а метафоричный, точный язык Гоголя. Приведу только описание имения Некитаевых: «Родня Никиты предлагала Ульяне-Джан перебраться с дочерью в русский рай – имение Некитаевых под Порховом, где в погребе томились в неволе хрустящие рыжики и брусничное варенье, где липовая аллея выводила к озеру с кувшинками и стрекозами, где в лесу избывали свою тихую судьбу земляника и крепкий грибной народец, и где за полуденным чаем можно было услышать: «Что-то мёду не хочется…»... *** Жесткий и жестокий роман. Наверное, как сама жизнь.
Паромщик Реймер жил в те времена, когда подходила к концу раздробленность Европы. Из города в город по дорогам, прорезавшим прежде дремучие леса, катили дилижансы. Фабрики, выросшие из деревенских кузниц и ткацких станков домохозяек, поставляли ткань и инструменты. Население всех районов страны стало ощущать на себе тяжелую цепь централизованного государства. Чтобы продолжать водить паром через фиорд Лим на северном побережье Ютландии, Реймеру пришлось получить лицензию в Копенгагенском бюро, в столице Дании. Поездка на юг заняла немало времени. Дела удалось завершить только перед Рождеством, а в канун Рождества паромщик блуждал по залитым грязью улицам столицы, мигая от яркого сияния газовых фонарей и вздрагивая от шумного веселья гуляк. Он искренне стремился к уютному домику на отдаленном берегу залива. Реймер неожиданно почувствовал прикосновение к ноге и, опустив взгляд, увидел ищущие глаза и смышленое лицо. Это был согбенный старик в длинном пальто с оборками и сапогах для верховой езды. Хотя Реймер прежде с ним не встречался, старик обратился к нему по имени и высказал предложение. Если Реймер согласится перевести большой груз через фиорд Лим, то гном отправит его домой в семью в эту же ночь. У паромщика не было возражений, хотя он и не слишком верил, что гном сумеет выполнить обещанное. Без лишних слов маленький человечек провел его извилистыми улицами к городским воротам. Сразу за стеной стоял вороной конь, привязанный к стволу сосны. Животное достигало бедра Реймера. Старик отвязал скакуна и взобрался на спину лошади. Реймер, опасавшийся, что не выдержит спина коня, осторожно взгромоздился на круп. Его ступни покоились на снегу, даже когда он оседлал крохотное животное, но как только на сапогах старика вспыхнули шпоры, а скакун ринулся вперед, Реймер с удивлением обнаружил, что ноги его болтаются в воздухе. От страха он закрыл глаза. Проплывавший мимо пейзаж сменялся другим пейзажем, а города и леса превратились в темные пятнышки на белом, бескрайнем снегу. Сильный ветер, бивший в лицо, внезапно утих, а ступни Реймера коснулись наконец твердой почвы. Лошадь приземлилась, а паромщик открыл глаза и увидел собственный дом, в окнах которого мерцало сияние свеч. Старик обернулся, кротко улыбнувшись, и Реймер отпрянул от него, ибо знал наверняка, что это не обычный человек, а гном. Находясь в приподнятом настроении благодаря прибытию домой, Реймер позабыл о своем обещании. Однако через две ночи, когда закончилось празднование Рождества, в дверь постучал гном, пришедший за помощью. Торжественный карлик, сжимавший в руках красный шерстяной колпак и облаченный в бесформенные серые одежды, велел Реймеру собирать гребцов и договорился о встрече в бухте. Реймер отправился в селение будить работников, и вскоре у причала собралась небольшая группа смертных. Гномы стояли в отдалении, их силуэты четко вырисовывались на фоне вод фиорда, залитых лунным сиянием. Паром тяжело покачивался на воде, волны хлестали через планшир, словно судно было тяжело нагружено, хотя на широкой палубе не было ничего заметно, кроме нескольких сундуков. Гребцы изумленно покачали головами, однако по сигналу гнома расселись по местам и налегли на весла. Паром рывками двинулся к белой полосе, отмечавшей укутанный снегом северный берег. Когда паром добрался до дальнего причала послышался топот мириад быстрых шагов. Палуба задрожала и паром поднялся в воде. Затем гном приказал возвращаться на южный берег за остальной поклажей. В ту ночь паромщик сделал немало ходок, каждый раз перевозя через бухту невидимый груз. Наконец, когда за горизонтом скрылась луна, а паром разгрузился в очередной раз, гном потребовал внимания. Он попросил Реймера и его людей перенести на берег сундуки, все еще сваленные на палубе. А когда мужчины опустили поклажу на гальку, карлик открыл один из сундуков. Тот был до краев наполнен сокровищами, покрытыми паутиной и потускневшими, но все же бесценными. Для каждого из работников гном зачерпнул по пригоршне золота. Затем он вытащил красный колпак из кармана и протянул его Реймеру. «Хочу, чтобы вы увидели, что перевозили. Наденьте колпак и поймете, почему я попросил вас заняться этим делом». Реймер так и поступил и тотчас принялся бормотать молитву. Шапка гнома помогла увидеть нечто благоговейное и внушавшее ужас. Там, где раньше были только черные мокрые скалы галечника, а за ним снежные поля, теперь оказалось полным-полно гномов. Они стояли разрозненными группками, парами или по одному, понурые на снегу. Потрясенный Реймер вернул магическую шапку, и гном печально оглядел человека. «Наше время окончено», - грустно молвил гном, - мы должны покинуть царство людей. Мы еще не знаем где поселимся, но во время странствий будем всегда вспоминать вашу доброту». Затем карлик отвернулся и потрусил по снегу. Реймер услышал, как с берега и засыпанных снегом лугов донесся вздох огромной невидимой толпы, погрузившей поклажу на плечи. Так древнее и усталое племя покидало землю предков...
Как-то у Бодхидхармы спросили: «Кого можно назвать сообразительным учеником и кого – глупым?» Бодхидхарма ответил: «Сообразительный ученик не привязан к словам учителя, он использует свой собственный опыт, чтобы найти Истину. Глупый ученик рассчитывает на то, что к нему постепенно придет понимание благодаря словам учителя. ...»
Одного дзенского Мастера спросили: «Что вы обычно делали до того, как стали просветленным?» Он сказал: «Я обычно рубил дрова и носил воду из колодца». Затем его спросили: «А теперь, когда вы стали просветленными, что вы делаете?». Он ответил: «Что я еще могу делать? Я рублю дрова и ношу воду из колодца». Вопрошающий, естественно, был озадачен. Он спросил: «В чем тогда разница? Перед просветлением вы делали это и после просветления делаете то же самое, в чем же тогда разница?». Мастер засмеялся и сказал: «Разница большая. Раньше мне приходилось делать это, а теперь все происходит естественно. Раньше это было обязанностью, которую мне приходилось выполнять заставляя себя. Мой учитель велел мне рубить дрова, поэтому я их и рубил. Но в глубине души я злился, хотя и не показывал этого. Теперь я рублю дрова и ношу воду из колодца, потому что это уже не обязанность, а моя любовь. Я люблю старика. Холодает, зима уже стучится и нам нужны будут дрова. Учитель с каждым днем все больше стареет, ему нужно больше тепла. Именно из этой любви я рублю дрова. Из этой любви я ношу ему воду из колодца.
Однажды человек шел по берегу моря и Б-г, шедший невидимым сзади него, развертывал перед ним на небесах картины его жизни. Это были картины радости, картины отчаяния, картины надежд и картины разочарований – и человек вновь проживал всю свою жизнь. Но когда он обернулся назад, то увидел что где-то по кромке берега тянулись две цепочки следов, а где-то только одна, и он взроптал: - Господи, почему ты оставлял меня в трудные минуты моей жизни. - Наивный, - ответил ему Б-г. – В эти минуты я нес тебя на себе.
Жил однажды на свете один пpинц, котоpый веpил во все, кpоме тpех вещей, в котоpые он не веpил. Он не веpил в Пpинцесс, не веpил в Остpова и не веpил в Бога. Отец пpинца, коpоль, сказал ему, что таких вещей на свете не существует. (...) Hо вот однажды принц сбежал из двоpца и оказался в дpугой стpане. И в этой стpане он с любого места на побеpежье мог видеть острова, а на этих остpовах стpанные, вызывающие волнения в кpови, существа, называть котоpые у него не хватило духу. В то вpемя, как он был занят поисками лодки, к нему подошел человек в вечеpнем наpяде. - Это настоящие острова? - спpосил его юный пpинц. - Разумеется, это настоящие остpова, - ответил ему человек в вечеpнем платье. - А эти стpанные волнующие существа? - Это самые настоящие, самые подлинные пpинцессы. - Тогда, Бог тоже должен существовать! - воскликнул пpинц. - Я и есть Бог, - ответил ему человек в вечеpнем наpяде и поклонился. Юный пpинц из всех сил поспешил к себе домой. - Итак, ты веpнулся, - пpиветствовал его коpоль-отец. - И я видел остpова, видел пpинцесс, и я видел Бога, - заметил ему пpинц с упpеком. Коpоль отвечал непpиклонно: - Hа самом деле не существует ни остpовов, ни пpинцесс, ни Бога. - Hо я видел их! - Скажи мне, во что был одет Бог? - Он был в вечеpнем наpяде. - Были ли закатаны рукава его пиджака? Пpинц вспомнил, что pукава были закатаны. Коpоль улыбнулся. - Это обычная одежда мага, тебя обманули. Тогда пpинц веpнулся в дpугую стpану, пошел на тот же беpег и снова встpетил человека в вечеpнем наpяде. - Коpоль, мой отец, pассказал мне, кто Вы такой, - заявил ему пpинц с возмущением. - Пpошлый pаз Вы обманули меня, но на этот pаз это не пpойдет. Тепеpь я знаю, что это ненастоящие остpова и ненастоящие пpинцессы, а Вы сами - всего лишь маг. Человек на беpегу улыбнулся в ответ. - Ты сам обманут, мальчик мой. В коpолевстве твоего отца множество остpовов и пpинцесс. Hо отец подчинил тебя чаpам, и ты не можешь увидеть их. В pаздумье пpинц веpнулся к себе домой. Увидев отца он взглянул ему пpямо в глаза. - Отец, пpавда ли, что ты не настоящий коpоль, а всего лишь маг? Коpоль улыбнулся и закатал pукава. - Значит человек на беpегу был Богом? - Человек на беpегу - дpугой маг! - Я должен знать истину, котоpая лежит за магией! - За магией нет никакой истины, - заявил коpоль. Пpинцу стало очень гpустно. Он сказал: - Я убью себя. С помощью магии коpоль вызвал смеpть. Смеpть стала в двеpях и знаками подзывала к себе пpинца. Пpинц содpогнулся и вспомнил о пpекpасных, но ненастоящих пpинцессах и о ненастоящих, но пpекpасных остpовах. - Что же делать, - сказал он. - Я смогу выдеpжать это. - Вот, сын мой, - сказал коpоль, - вот ты и начинаешь становиться магом.
Умирая, находясь на своем смертном ложе, Учитель дзен позвал к себе своего главного ученика и из-под подушки достал книгу. Каждому ученику была интересна эта книга, поскольку он никому и никогда не позволял заглядывать в нее. Иногда ученики по ночам подсматривали в замочную скважину, как он читал ее. Учитель никогда не оставлял своей комнаты незакрытой и никому не позволял входить в комнату без него. Так что никто не видел, что написано в этой книге. Учитель позвал своего главного ученика и сказал: - Храни эту книгу. В этой книге есть все, чему я учил. Береги её, как, ты видел, хранил её я. Её дал мне мой Учитель. Теперь я передаю её тебе. Эта книга – наследие. Ученик взял книгу и бросил ее в огонь. Все остальные не могли поверить этому. Они были поражены ужасом. Но Учитель положил руку на голову ученика и благословил его. Он сказал: «Ты понял. Если бы ты сохранил книгу, ты вовсе не был бы моим учеником. На самом деле в этой книге ничего не было. Она была пуста. Ты выбросил её – и ты сделал правильно. Ты понял мое учение: никто не должен следовать ни за кем. Каждый должен идти своим собственным путем.»
В предисловии к одному сборнику притч нашел интересные мысли о роли последних в донесении до масс того или иного учения. «Церковнославянское слово «притча» состоит из двух частей: «при» и «тча». Корень слова «притча» - «тча» - «теча» - «теку» (бегу, поспешаю) – тот же самый, что и у слова «предтеча». В греческой Библии притчи назывались «паремиями». Паремия («паре» - при, «мия» - путь») значит «припутное» (при пути), вроде верстового столба, то есть такое изречение, которое служит указателем, руководит человеком на пути жизни.» Почему мы читаем притчи, написанные много веков назад и находим в них что-то для себя интересное. Ответ достаточно прост – человеческое сознание столь медленно эволюционирует, что те проблемы, которые волновали человечество тысячелетия назад, актуальны до сих пор.
«С помощью притч каждая традиция раскрывает для самых простых умов глубочайшие тайны своего учения. Знания, заключенные в такую форму выражения, имеют многоуровневую систему восприятия. Каждый человек может воспользоваться только тем уровнем, который соответствует его уровню бытия.» Изложение учения в виде притч, необходимо из-за неспособности людей воспринимать новые истины в их отвлеченной форме. Они позволяют снять, обойти порог сопротивления нашего ума, который легче оперирует устоявшимися истинами, чем постигает что-то новое, или создать иерархию доступа к Знанию.
Наглядная иллюстрация этого приведена в Евангелии от Матфея, глава 13. «10. И приступивши ученики сказали Ему: для чего притчами говоришь ты? 11. Он сказал им в ответ: для того, что вам дано знать тайны Царствия Небесного, а им не дано; 13. Потому говорю им притчами, что они видя не видят, и слыша не слышат, и не разумеют; 14. И сбывается над ними пророчество Исайи, которое говорит: «слухом услышите, и не уразумеете; и глазами смотреть будете, и не увидите; 15. Ибо огрубело сердце людей сих...»
Притчи, как и анекдоты, не могут быть все равноценными. Далее я буду выкладывать те из них, которые, на мой взгляд, наиболее точно выражают смысл того или иного учения и имеют необходимый «уровень многослойности».
В преддверии выхода на экраны «Кода да Винчи» хотелось бы поговорить о целом направлении литературы, ставшим мейнстримом в последнее время – интеллектуальном триллере. Вершиной этого направления является, на мой взгляд, несомненно, Умберто Эко. Лавры «Имени розы» до сих пор не дают покоя литераторам всего мира. Этот жанр можно назвать беллетризацией некой суммы достаточно серьезных знаний. Эко – один из крупнейших специалистов по средневековью. Но его исследования об «Эстетике Фомы Аквинского» или «Семиологии обыденной жизни» прочитало несколько тысяч специалистов. Роман «Имя розы» был издан миллионными тиражами на многих языках и экранизирован. И тем не менее, и он потребовал хотя бы минимального глоссария, который объяснил бы кто такие альбигойцы или Фома Кемпийский и что такое кукана. Детективная история с поиском рукописи Аристотеля играет в романе одну лишь из ролей. Читатель незаметно для себя полностью погружается в реалии того времени, совершая своеобразное «путешествие». После этого в литературу ринулись профессора и специалисты разных мастей, к сожалению, забывая что книги создаются не только знаниями, но и Духом. (Желание Барта написать книгу такой толщины, чтобы название на ее корешке можно было бы написать горизонтально, похвально, но кто ее будет читать!) Даже у самого Эко не получилось повторить свой же успех и «Маятник Фуко» оказался слишком перегруженным информацией в ущерб действию и целостности романа.
Исторически сложилось, что появилось два типа «интеллектуальной» литературы. В одном случае роман полностью строится на той или иной эпохе или области знаний. Во втором, исторический или специальный антураж используется как дополнение к сюжету. В «Парфюмере» Патрика Зюскинда мы находим детальное описание приготовления духов, а «Смилла и её чувство снега» Питера Хёга содержит развернутую информацию о льдах Гренландии.
Но вернемся к «Коду да Винчи». Это четвертая книга Дэна Брауна. Думаю, что многие уже успели прочесть ее, и не буду останавливаться на сюжете. Отмечу только, что в ней Браун нашел золотую середину между энциклопедичностью и сюжетностью. Дальнейшее продолжение жанра уже не столь оптимистично. Питера Демпфа спасает только шедевр, о котором он пишет – знаменитый триптих Босха. В его «Тайне Иеронима Босха» сделана не очень удачная, на мой взгляд, попытка реконструкции событий, которые вдохновили живописца на его создание. Сам факт, что этот триптих настолько отличается от всего того, что было создано в живописи до Босха и после него, уже обеспечивал книге популярность, но она оказалась не столь продолжительной. Дочитать до конца пятьсот с лишним страниц «Египтолога» Артура Филлипса – надо иметь мужество. В конце концов, мифический Атум-Хаду с его эротическими стихами и дневник Ральфа М. Трилипуша, то ли профессора, то ли просто самоучки настолько достает читателя, что неизвестно какое желание сильнее – раскопать наконец-то эту мифическую гробницу или дочитать до конца книгу.
В двух предыдущих постах (здесь и здесь) мы уже писали о первых шести романах цикла «Евразийская симфония. Плохих людей нет» Хольма Ван Зайчика. Роман, открывающий третью цзюань (подцикл) - «Дело непогашенной луны» резко отличается от предыдущих произведений авторов, скрывающихся под этим псевдонимом. Если для характеристики предыдущих книг больше подходит слово «как», как происходили события в реконструированной ими стране - Ордуси, то последний роман пытается ответить на вопрос «почему». Причем тема затронута весьма болезненная – еврейский вопрос. Это роман-полемика. Полемика с книгой Солженицына «Двести лет вместе», полемика с ортодоксальными иудаистами, полемика с самими собой. *** В романе несколько сюжетных линий. Помимо Бага и Богдана – главных героев всей эпопеи, в нем описывается еще жизнь и воззрения Мордехая Ванюшина – создателя ордусского ядерного оружия, в котором без труда просматривается прототип - академик Сахаров. Сюжет завязан вокруг нескольких событий – празднования 60-летия Иерусалимского улуса, похищения изделия «Снег» и межнационального конфликта в Теплисском уезде (читай – Грузии). Ордусь, озабоченная нарастанием в Германии националистических настроений и отношениям к евреям (ютаям), выделяет им земли в Тебризском улусе (Палестине) и проводит их массовую эвакуацию. Действие в романе происходит в момент 60-летия этого события. Изделие «Снег», разработанное Ванюшиным, предназначалось для уничтожения космических тел, угрожающих Земле. По решению руководства Ордуси работы в этом направлении были прекращены. У Бага, не по своей воли расставшегося с Великой Принцессой, наступает душевный разлад. Вследствие неумеренного потребления эрготоу (местной водки), он становится слишком жестоким с человеконарушителями в результате чего отстраняется от работы. Неожиданно выясняется, что Судья Ди – его кот - совсем не простых кровей, и чтобы продолжить наследственную линию Баг отправляется в Теплис к хозяйке кошки Беседер - Гюльчатай-Сусанне Гохштейн. Неожиданно он попадает в самый центр межнационального конфликта и, следуя далее за организатором беспорядков, тоже оказывается в Иерусалиме. *** Как мы уже упомянули, в «Деле непогашенной луны» делается попытка ответить, почему ютаев нигде не любят и всюду изгоняют. Можно выделить несколько основных пунктов. Прежде всего, источник неприязни к еврейству следует искать в координатах «свой-чужой». Нация, живущая на чужой территории и в чужом государстве обычно ассимилируется, мало чем отличаясь от коренных жителей. Но следование иудаизму с его кошерностью, кучей запретов и правил, одеждой, делает иудеев чужими в любой среде. Иудаизм буквально воспринимает исторические реалии, перенося в современность отношения давно минувших дней. При этом настолько сильна вера в свою исключительность и эксклюзив на прямое общение с богом, что у других народов естественно возникает вопрос, чем эти притязания обосновываются. В романе это послужило основой нескольких конфликтов. Вера породила и основную отрицательную черту еврейства – в народе называемую «хитрожопостью». Создав огромное количество запретов, ютаи веками тренировались на их обходе, что невольно переносится и в повседневную жизнь. Здравомыслящему человеку трудно понять, как можно на полном серьезе обсуждать такие «важные» вопросы, как процесс заварки чая в шабат, время разделяющее прием мясной и молочной пищи, процесс молитвы при пении женщины или открытой двери туалета. Но стоит просмотреть книги ортодоксальных иудаистских издательств и вы поймете, что это пища для умов на многие годы. В таком деликатном вопросе, как еврейский, нельзя быть голословным и авторы в доказательство своей точки зрения приводят обширный исторический материал и анализ первоисточников. В романе подробно разобрана подоплека праздника Пурим и «Книга Есфири», на которой он основан, символика шабата и т.д. В общем, получается не просто роман, а развернутое размышление на заданную тему. Ну, а выводы? Выводы должен делать каждый читающий самостоятельно. Вся необходимая информация для них предоставлена.
Да, при этом не стоит забывать, что это все-таки художественное произведение.
В дневнике moty приведены результаты одного интересного исследования:
«По рзелульаттам илссеовадний одонго анлигйсокго унвиертисета, не иеемт занчнеия, в кокам пряокде рсапожолены бкувы в солве. Галвоне, чотбы преавя и пслоендяя бквуы блыи на мсете. Осатьлыне бкувы мгоут селдовтаь в плоонм бсепордяке, все-рвано ткест чтаитсея без побрелм. Пичрионй эгото ялвятеся то, что мы не чиатем кдаужю бкуву по отдльенотси, а все солво цликеом.»
Хотя, вполне можно обойтись и без последних и первых букв. Блестящий тому пример находим у Льюиса Кэррола в «Алисе в Зазеркалье». На мой взгляд, каждый поймет, о чем идет речь в нижеследующем стихотворении.
БАРМАГЛОТ Варкалось. Хливкие шорьки Пырялись по наве, И хрюкотали зелюки, Как мюмзики в мове.
О бойся Бармаглота, сын! Он так свирлеп и дик, А в глуще рымит исполин – Злопастный Брандашмыг!
Но взял он меч, и взял он щит, Высоких полон дум. В глущобу путь его лежит Под дерево Тумтум.
Он стал под дерево и ждет, И вдруг граахнул гром – Летит ужасный Бармаглот И пылкает огнем!
Раз-два, раз-два! Горит трава, Взы-взы - стрижает меч, Ува! Ува! И голова Барабардает с плеч!
О светозарный мальчик мой! Ты победил в бою! О храброславленный герой, Хвалу тебе пою!
Варкалось. Хливкие шорьки Пырялись по наве. И хрюкотали зелюки, Как мюмзики в мове.
А для тех, кто все-таки не понял - небольшой комментарий г-на Шалтая.
читать дальше«- Вы так хорошо объясняете слова, сэр, - сказала Алиса. - Объясните мне, пожалуйста, что значит стихотворение под названием «Бармаглот». - Прочитай-ка его, - ответил Шалтай. - Я могу тебе объяснить все стихи, какие только были придуманы, и кое-что из тех, которых еще не было! Это обнадежило Алису, и она начала:
Варкалось. Хливкие шорьки Пырялись по наве. И хрюкотали зелюки, Как мюмзики в мове.
- Что же, хватит для начала! - остановил ее Шалтай. - Здесь трудных слов достаточно! Значит, так: «варкалось» - это четыре часа пополудни,когда пора уже варить обед. - Понятно, - сказала Алиса, - а «хливкие»? - «Хливкие» - это хлипкие и ловкие. «Хлипкие» значит то же, что и «хилые». Понимаешь, это слово как бумажник. Раскроешь, а там два отделения! Так и тут - это слово раскладывается на два! - Да, теперь мне ясно, - заметила задумчиво Алиса. - А «шорьки» кто такие? - Это помесь хорька, ящерицы и штопора! - Забавный, должно быть, у них вид! - Да, с ними не соскучишься! - согласился Шалтай. - А гнезда они вьют в тени солнечных часов. А едят они сыр. - А что такое «пырялись»? - Прыгали, ныряли, вертелись! - А «нава», - сказала Алиса, удивляясь собственной сообразительности, - это трава под солнечными часами, верно? - Ну да, конечно! Она называется «нава», потому что простирается немножко направо... немножко налево... - И немножко назад! - радостно закончила Алиса. - Совершенно верно! Ну, а «хрюкотали» это хрюкали и хохотали... или, может, летали, не знаю. А «зелюки» это зеленые индюки! Вот тебе еще один бумажник! - А «мюмзики» - это тоже такие зверьки? - спросила Алиса. - Боюсь, я вас очень затрудняю. - Нет, это птицы! Бедные! Перья у них растрепаны и торчат во все стороны, будто веник... Ну а насчет «мовы» я и сам сомневаюсь. По-моему, это значит «далеко от дома». Смысл тот, что они потерялись. Надеюсь, ты теперь довольна?"
Дитя, сестра моя! Уедем в те края, Где мы с тобой не разлучаться сможем, Где для любви – века, Где даже смерть легка, В краю желанном на тебя похожем. И солнца влажный луч Среди ненастных туч Усталого ума легко коснется Твоих неверных глаз Таинственный приказ – В соленой пелене два черных солнца.
Там красота, там гармоничный строй, Там сладострастье, роскошь и покой.
И мы войдем вдвоем В высокий древний дом. Где временем уют отполирован, Где аромат цветов Изыскан и медов, Где смутной амброй воздух околдован, Под тонким льдом стекла Бездонны зеркала. Восточный блеск играет каждой гранью, Все говорит в тиши На языке души, Единственном, достойном пониманья.
Там красота, там гармоничный строй, Там сладострастье, роскошь и покой.
В каналах корабли В дремотный дрейф легли. Бродячий нрав их – голубого цвета, Сюда пригнал их бриз, Исполнить твой каприз Они пришли с другого края света. - А солнечный закат Соткал полям наряд, Одел каналы, улицы и зданья, И блеском золотым Весь город одержим В неистовом предсумрачном сиянье.
Там красота, там гармоничный строй, Там сладострастье, роскошь и покой.
Ш. Бодлер «Приглашение к путешествию» - «Цветы зла», цикл «Сплин и идеал». (Перевод Ирины Озеровой).
читать дальшеДругой перевод этого же стихотворения см. в комментариях.
*** Стоны-звоны, перезвоны, Дили-дон, колокола. Стены выбелены бело. Мать игуменья имела длиннорогого, серого, тонконогого козла. Ах, леса мои родные, зелень, кудри, купола, вы раскройтесь, вы впустите, спрячьте серого козла. Надоело бегать зря по лугам монастыря. Ух, трещало, ух, щелкало, волка зелены глаза; повалили, раскрошили, словно дерево гроза; повалили, раскрошили, только ножки пощадили, только ножки да рога. Мать игуменья собрала. Жарко свечка запылала, свечка чиста четверга.
*** Белеет парус одинокой В тумане моря голубом… (М.Ю. Лермонтов)
Бланширит вуаль солитюдитный В обскуре моря голубом… Что шершит он в стране лонгитной Что обронил в краю родном?
Симфонят нимфы, фордвинд свищет, В грот-мачте слышен шантеклер… Увы! Фортуны он не ищет И не от счастья он курьер!
Под ним флюиды – цвет лазури. Над ним луч Феба златодней, А он, повстанец, просит бури, Как будто в бурях есть Морфей!
*** Я на правую руку надела Перчатку с левой руки. ...... Улыбнулся спокойно и жутко И сказал мне: - Не стой на ветру. (А. Ахматова)
Н а с т о я щ у ю даму не спутать Ни за что: ведь она в мехах. Ты напрасно хочешь напутать И ответил он жалобно. – Ах! Только вздрогнула: - Милый! Милый! О, господь мой, ты мне помоги! И на правую руку стащила Галошу с левой ноги. Задыхаясь, ты крикнул: - Анютка! Я на лесенку села: - Ну что? Улыбнулся спокойно и жутко И сказал: - Не протри пальто!
У попа была собака, Он ее любил. Она съела кусок мяса, Он ее убил…
*** Се в Капитолии слоняются собаки, И та, где Ахиллесова стопа, Как Одиссей на острове Итаке, Собака тосковала у попа… Восплачем же, как Пенелопа в Трое. На стадионе одинок Ахилл, Она из трапезы похитила второе, И поп ее намеренно убил. Сними же, путник, тяжкие котурны, Сверни же с олимпийского пути И се остановись у этой урны И надписи латинские прочти: «Се в Капитолии» ….
*** Я попик бедный, убогий, Живу без улыбок и слез. Ах, все исходил дороги со мною немощный пес.
Обветшала грустная келья, скуден мяса кусок. И его в печальном весельи куда-то пес уволок.
И смерть к нему руки простерла… Мы оба скорбь затаим. Не знал я, как хрупко горло под ошейником медным твоим.
*** У попа у грезера был породистый пинчер, У попа у грезера был щенок Ки-ка-пу. Ах, судите законом – ну хотя бы и Линча, Но щенок был милее экстазеру попу. И на острове Астра, на одном фестивале, Когда все изнывали на эстетном пути, С драгоценного блюда из зеленой эмали. Пес похитил котлету из фиалок Коти. Неужели же грани потускнели в алмазе? Обнажает священник благородную сталь И при герцоге, принце и владетельном князе Убивает собаку и скрывается в даль. Но страшит покаянье, и не только в испанках, - Поп совсем обезумел и, забывшись едва, Мавзолей воздвигает благородным остаткам И нам нем высекает огневые слова: «У попа у грезера…»
Жил был у бабушки серенький козлик… Бабушка козлика очень любила…
*** Пошел он в лес глотать клубничку. И волк беднягу ухлопал злой, Он не явился на перекличку, Ядреный лапоть, сарынь на кичку.
*** Не нужны Дряхлой Ни Медина, Ни Мекка, Только Бы Козлик Был Здесь. «Приду в четыре», - козел промэкал. Восемь. Девять. Десять. Подумае шь
Горе! Ну, сдохла бестия – Не напасешься козлов на всех старушек. А такое – Можете, Чтоб в «Известиях» Ежедневно бить по Воробьям из пушек?
*** Скрипела старуха, Телега словно, кха кхо кхе кхи. Великолепно мною уловлены Старухины все грехи. Дрянной старухиной хаты возле разрушенный был хлев. Маленький, миленький, серенький козлик Валялся там на земле. Вздумалось козлику в лес погуляти - какое же дело мне? Но я, старуха, аккумулятор загубленных козьих дней. ...
*** Раскрой любые словари, Копайся в них до одури! Козлу старуха говорит: Гуляй на свежем воздухе.
А он идет и быть грозе, Не знает он в лесу дорог Неотвратимый волчий зев – Причина козьих судорог.
И грузный волк, грозя грызет Без жалости, без милости. Старуха собственной слезой От горя подавилася.
Погиб на ранней он весне Погиб от зверя злостного. «В свирепом, как перо, огне» - Pardon… из Ломоносова.
*** У старушки колдуньи, крючконосой колдуньи козлик был дымносерый, молодой, как весна. И колдуньино сердце в тихом грезовом скерцо трепетало любовью, как от ветра струна.
На газоне ажурном златополднем пурпурным так скучающе томно козлик смотрит на лес. Как мечтать хорошо там, сюрпризерным пилотом отдаваясь стихийно тишине его месс.
Ах, у волка быть в лапах и вдыхать его запах – есть ли в жизни экстазней, чем смертельности миг.
И старушке колдунье, крючконосой горбунье подарить импозантно лишь рогов своих шик.