Помчал на дачу паровоз.
Толпою легкой, оробелой
стволы взбегают на откос.
Дым засквозил волною белой
в апрельской пестроте берез.
В вагоне бархатный диванчик
еще без летнего чехла.
У рельс, на желтый одуванчик
Садится первая пчела.
Где был сугроб, теперь - дырявый,
продолговатый островок
вдоль зеленеющей канавы:
покрылся копотью, размок
весною пахнущий снежок.
В усадьбе - сумерки и стужа.
В саду, на радость голубям,
блистает облачная лужа.
По старой крыше, по столбам,
по водосточному колену
помазать наново пора
зеленой краской из ведра:
ложится весело на стену
тень лестницы и моляра.
Верхи берез в лазури свежей,
усадьба, солнечные дни, -
все образы одни и те же,
все совершеннее они.
Вдали от ропота изгнанья
живут мои воспоминанья
в какой-то неземной тиши.
Бессмертно все, что невозвратно,
и в этой вечности обратной –
Блаженство гордое души.
Владимир Набоков «Весна»
Толпою легкой, оробелой
стволы взбегают на откос.
Дым засквозил волною белой
в апрельской пестроте берез.
В вагоне бархатный диванчик
еще без летнего чехла.
У рельс, на желтый одуванчик
Садится первая пчела.
Где был сугроб, теперь - дырявый,
продолговатый островок
вдоль зеленеющей канавы:
покрылся копотью, размок
весною пахнущий снежок.
В усадьбе - сумерки и стужа.
В саду, на радость голубям,
блистает облачная лужа.
По старой крыше, по столбам,
по водосточному колену
помазать наново пора
зеленой краской из ведра:
ложится весело на стену
тень лестницы и моляра.
Верхи берез в лазури свежей,
усадьба, солнечные дни, -
все образы одни и те же,
все совершеннее они.
Вдали от ропота изгнанья
живут мои воспоминанья
в какой-то неземной тиши.
Бессмертно все, что невозвратно,
и в этой вечности обратной –
Блаженство гордое души.
Владимир Набоков «Весна»