Хорхе Луис Борхес, в своем цикле «Думая вслух» - в эссе посвященном книгам писал, что они являются продолжением нашей памяти и воображения. Он, как и Генри Миллер («Тропик Рака») боготворил их.
Миллер как-то позвонил своему знакомому владельцу крупного нью-йоркского книжного магазина и поинтересовался, покупают ли сейчас книги.
- Несомненно, - ответил тот.
- И что же чаще всего берут? – не унимался Генри.
- Два метра зеленых и полтора красных, - ответил торговец.
***
Так почему же мы читаем книги и уважаем, иногда доходя до стадии восхищения, их создателей?
Жан Кокто по этому поводу высказал интересную мысль:
«Читать самого себя – вот чего хочет читатель. Если ему что-то нравится, он читает и думает, что сам написал бы то же самое. Он может даже обидеться на книгу, если она сказала вместо него то, да чего он не додумался, но что он, уж конечно, сказал бы лучше.
Чем больше книга затевает нас за живое, тем хуже мы читаем ее. Мы сливаемся с ней и переделываем ее на свой лад. Поэтому, когда мне хочется убедить себя, что я умею читать, я выбираю книги, чуждые моей натуре. ..
Мы все – больные и умеем читать только те книги, которые рассказывают нам о наших болезнях.»
(Жан Кокто «О себе»)
«... Я думаю, мало кто отдает себе отчет в том, что чужие переживания неизбежно для нас заразительны...» - мудро заметил Платон в «Государстве».
Мы покупаем свои и чужие переживания, покупаем другой взгляд на мир. Если в живописи ценность картины при всех прочих условиях определяется её единственностью, то в литературе наоборот – «множественностью» - способностью вызвать отклик у как можно большего числа читателей.
Что захватывает нас при соприкосновении с текстом достойного прочтения произведения. Прежде всего, мир созданный автором, увиденный им и переданный потоком слов настолько ярко и завораживающе, что мы, сами того не замечая, погружаемся в него с головой. Это похоже на фильм с закадровым переводом. В начале звучащий текст перевода отделен от произносящего его героя, но через несколько минут происходит слияние. Остается только голос переводчика, и даже не сам голос, а то, что он говорит.
До сих пор спорят - испытывал ли Кастанеда описываемое им на протяжении девяти томов, или это только были его фантазии, основанные на случайно найденных записях мексиканского мага. На самом деле отсутствует сам предмет спора. Не важно, что явилось первотолчком. Главное, что результат получился настолько захватывающим, что мы через его книги входим в мир нагвалей, управляемых снов, эманации Орла, совершая каждый свое путешествие в Икстлан.
Б. Пастернак. Письмо к Цветаевой от 20. IV.26 г.
«... писателя и текст создает третье измерение – глубина, которая подымает сказанное над страницей, и что важнее – отделяет книгу от автора.»
Часто образы созданные писателем настолько заразительны, что входят в наш повседневный обиход, превращаются в часть нашей жизни. Писатели становятся как бы их Проводниками в мир людей, получая в конечном итоге свое вознаграждение – Покой.
Книга живет пока её помнят и читают. Хотя древние греки и римляне видели в книге только суррогат устного слова. Они считали, что написанное слово жестко и мертво. Ни Пифогор, ни Сократ, ни даже Христос принципиально ничего не записывали.
Слово записанное – догма, сказанное – основа. На Востоке до сих пор существует представление, что книга не должна раскрывать суть вещей, а должна только направлять нас.
Чтение – это всегда интимный процесс, акт личного действия и когда он становится навязанным или публичным, то неизбежно вызывает отторжение. Каждый из нас может легко подтвердить это, вспомнив школьный курс литературы.
Г.К. Честертон очень точно выразил эту мысль в своей статье «Льюис Кэрролл»:
«Эта книга, без которой не может считаться полной ни одна библиотека джентльмена; книга, которую потому он никогда не рискнет снять с полки».
Имелась в виду «Алиса в Стране Чудес».
Миллер как-то позвонил своему знакомому владельцу крупного нью-йоркского книжного магазина и поинтересовался, покупают ли сейчас книги.
- Несомненно, - ответил тот.
- И что же чаще всего берут? – не унимался Генри.
- Два метра зеленых и полтора красных, - ответил торговец.
***
Так почему же мы читаем книги и уважаем, иногда доходя до стадии восхищения, их создателей?
Жан Кокто по этому поводу высказал интересную мысль:
«Читать самого себя – вот чего хочет читатель. Если ему что-то нравится, он читает и думает, что сам написал бы то же самое. Он может даже обидеться на книгу, если она сказала вместо него то, да чего он не додумался, но что он, уж конечно, сказал бы лучше.
Чем больше книга затевает нас за живое, тем хуже мы читаем ее. Мы сливаемся с ней и переделываем ее на свой лад. Поэтому, когда мне хочется убедить себя, что я умею читать, я выбираю книги, чуждые моей натуре. ..
Мы все – больные и умеем читать только те книги, которые рассказывают нам о наших болезнях.»
(Жан Кокто «О себе»)
«... Я думаю, мало кто отдает себе отчет в том, что чужие переживания неизбежно для нас заразительны...» - мудро заметил Платон в «Государстве».
Мы покупаем свои и чужие переживания, покупаем другой взгляд на мир. Если в живописи ценность картины при всех прочих условиях определяется её единственностью, то в литературе наоборот – «множественностью» - способностью вызвать отклик у как можно большего числа читателей.
Что захватывает нас при соприкосновении с текстом достойного прочтения произведения. Прежде всего, мир созданный автором, увиденный им и переданный потоком слов настолько ярко и завораживающе, что мы, сами того не замечая, погружаемся в него с головой. Это похоже на фильм с закадровым переводом. В начале звучащий текст перевода отделен от произносящего его героя, но через несколько минут происходит слияние. Остается только голос переводчика, и даже не сам голос, а то, что он говорит.
До сих пор спорят - испытывал ли Кастанеда описываемое им на протяжении девяти томов, или это только были его фантазии, основанные на случайно найденных записях мексиканского мага. На самом деле отсутствует сам предмет спора. Не важно, что явилось первотолчком. Главное, что результат получился настолько захватывающим, что мы через его книги входим в мир нагвалей, управляемых снов, эманации Орла, совершая каждый свое путешествие в Икстлан.
Б. Пастернак. Письмо к Цветаевой от 20. IV.26 г.
«... писателя и текст создает третье измерение – глубина, которая подымает сказанное над страницей, и что важнее – отделяет книгу от автора.»
Часто образы созданные писателем настолько заразительны, что входят в наш повседневный обиход, превращаются в часть нашей жизни. Писатели становятся как бы их Проводниками в мир людей, получая в конечном итоге свое вознаграждение – Покой.
Книга живет пока её помнят и читают. Хотя древние греки и римляне видели в книге только суррогат устного слова. Они считали, что написанное слово жестко и мертво. Ни Пифогор, ни Сократ, ни даже Христос принципиально ничего не записывали.
Слово записанное – догма, сказанное – основа. На Востоке до сих пор существует представление, что книга не должна раскрывать суть вещей, а должна только направлять нас.
Чтение – это всегда интимный процесс, акт личного действия и когда он становится навязанным или публичным, то неизбежно вызывает отторжение. Каждый из нас может легко подтвердить это, вспомнив школьный курс литературы.
Г.К. Честертон очень точно выразил эту мысль в своей статье «Льюис Кэрролл»:
«Эта книга, без которой не может считаться полной ни одна библиотека джентльмена; книга, которую потому он никогда не рискнет снять с полки».
Имелась в виду «Алиса в Стране Чудес».